Нравы Растеряевой улицы - Страница 25

— Я, ребята, обещания вам не даю, — говорит чрез несколько времени Порфирыч, — а попытать попытаю.

— Отец!

— Погодите, друзья; сами вы разочтите, какая в этом деле нужна словесность… раз! Окромя того, должен я под него, ирода, подводить махину не маленькую… два! Все это хлопоты!

Дело это, приятели, нелегкое… По этому случаю я уж с вас, ангелы, по полтинничку получу…

— Гряби! Хоть бы мало-мало… Палтинник! Гряби смело!

— То-то!.. Ну-кось, вали сюда.

Пять пистолетов падают в расставленный платок.

— Ну, — говорит, улыбаясь, Порфирыч, — творите молитву!

И чинно входит в лавку…

— Мое почтение! — провозглашает хозяин.

— Все ли в добром здоровье? — произносит Порфирыч, почтительно снимая картуз.

Хозяин почему-то таинственно прищуривает один глаз.

Порфирыч утвердительно кивает головой. Между ними, очевидно, какое-то тайное дело.

— Так уж вы так вашему барину и доложите, что, мол, у нас у самих товару некуда девать… Опять же, это ихнее оружие не по нас, нам в теперешнее время нужна вещь грошовая, ярмарочная.

— Это само собой…

— Вот что-с! Нам теперича нужна вещь, лишь бы кое-как сляпана… Убьешь — хорошо; не убьешь — еще того лучше: зачем бить?

— Именно, правда ваша! — подтвердил лакей. — Я так вам докладываю: мое дело — исполняй: приказано сказать "от избытка", я исполняю, но достоверно знаю, что не токма…

Следует шептание: хозяин поддакивает, издавая какие-то звуки вроде: "гм… гм…" или: "д-да! во-от!" и проч.

— До приятного свидания, — заключает лакей.

— Будьте здоровы!

Лакей уходит. Лицо Порфирыча превращается в радостную улыбку…

— Ну? — спрашивает строго и любезно хозяин, отводя его в сторону.

— Готово-с!

— Врешь, мошенник!

— Сейчас умереть!.. Я вам, Капитон Иваныч, такую девицу разыскал, истинно пшено! Провалиться!

— Прохор! Я тебя убью!

— Как вам угодно! Это именно уж сам бог вам помогает…

— Ежели ты в случае врешь, — сейчас умереть, так и разнесу!

— Что угодно! Я ей, Капитон Иваныч, так говорю: "Таинька! Вы их любите?" Вас то есть!..

— Ну?

— "Даже, говорит, до бесчувствия влюблена…" — "А когда, говорю, вы влюблены, то вы и должны удостоверить Капитона Иваныча в полном размере…"

— Ну?

— "Мне, говорит, стыдно; пущай, говорит, они меня сами вовлекут…"

— Первое дело!

— Н-ну-с; по этому случаю завтрашнего числа назначено вам быть в рощу… там дело ваше! Главная причина, маменька их очень строга, а насчет Таисы — вполне готова! Можно сказать одно: влюблена!

— А ежели врешь?

— Как вам угодно! Я подвел дело. Теперь трафьте сами…

— Я натрафлю!.. Верно ты говоришь?

— Издохнуть на месте! У меня, слава богу, одна спина-то…

Приятное молчание.

— Ну, Капитон Иваныч, — затягивает Прохор Порфирыч, — с вас тоже магарычу надо будет получить…

В дверях мелькают нетерпеливые фигуры рабочих. Порфирыч грозит кулаком; фигуры исчезают.

— Какой же это магарыч тебе? любопытно!

— Я много не прошу… Нам бы только как-никак перебиться… На вас вся надежда…

Порфирыч не торопясь вытаскивает свой револьвер.

— Ах т-ты, идол эдакой, подо что подвел! Небось опять красную?

— Да уж что делать!

— Клади! Погоди, я тебя и сам подсижу!

— А вот эти рублика по четыре, что ли…

Следует развязывание узла.

— Неси-неси-неси-н-н-н!..

— Капитон Иваныч! Что ж это вы говорите?.. Ради субботы-то хоть снизойдите! Ведь посмотрите вы на эту лузгу, издыхают! А вам все годится… Четыре целковых! он в работе шесть стоит… Это я вам истинную правду говорю… Капитон Иваныч?..

— Клади! Пес с тобой!

Прохор Порфирыч получает деньги и, отделив себе что следует и даже что вовсе не следует, собирается уйти.

— Погоди, — говорит хозяин, — мы с тобой, того…

— Слушаю-с, я сию минуту…

Радостно приветствуют своего избавителя неумелые люди.

И потом так рассуждают:

— Экой у этого Прохора ум, братцы мои!

— Чево это?

— Я говорю, у Прохора ума: страсть!

— О-о! У него ума страсть!

Мастеровые медленно разбредаются в разные стороны.

— Прощай!

— Прощай! до свидания… Ты куда?

— Домой. А ты?

— Я-то? Я, брат, домой… довольно!

Но медленность в походке, остановки и размышления над трехрублевой бумажкой, совершающиеся на каждых двух шагах, весьма ясно рисуют борьбу добра и зла, происходящую в душе мастеровых. При этом добро является в фигуре развале иной избы, в которой на трехрублевую бумажку почти невозможно получить ни единой крупицы радости, настоятельно необходимой в настоящую минуту; а зло — в форме кабака, где означенная бумажка может сделать чудеса.

Мастеровой делает еще два медленных шага, зло преодолевает, шаги принимают совершенно обратное направление… и скоро только что расставшиеся приятели с громким смехом встречаются у стойки кабака "Канавки".

К ночи над городом нависла большая туча, и пошел тихий теплый летний дождь… Улицы были совершенно пустынны; нигде ни огонька; ярко горели только кабаки и харчевни.

В "Канавке" были растворены окна; из них, вместе с криками и звоном стекла, лились на улицу яркие полосы света и удушливый воздух, раскаленный плитою, на которой клокотали пятикопеечные пироги и селянки; в отдаленной комнате неистово играла шарманка, и огромный бубен ежеминутно и как-то тяжело охал под напором ядреного пальца севастопольского героя. Ближе, среди хохота, раздававшегося с неудержимою силою, по временам шло пение. Какой-то тощий портной, оцивилизовавший свой почти прародительский костюм разорванным до воротника сюртуком, пел песенку про вольника [Человек, охотой идущий в солдаты], приправляя ее некоторыми жестами. Прежде всего он сделал грустную физиономию, изображая собой старуху, мать вольника, прижал руку к щеке и, всхлипывая, тянул: